Эту историю я услышала в поезде №80 «Калининград – Санкт-Петербург», когда еще существовало это направление.
– Я латышский язык знаю с детства, – начала моя спутница, заметив учебник. Женщина была немолода, пришлось вежливо слушать. – Во время войны, когда немцы захватили пригороды Ленинграда, тех, кто мог еще двигаться, собрали на станции Гатчина и погрузили в вагоны. Для работы в Германии мы были слишком истощены, нас отправили в Латвию.
В Латгалии высадили и оставили на перроне. Мы с мамой и двумя братьями устроились на узлах и мечтали лишь о том, чтобы нас поскорее кто-нибудь взял. Появились хозяева с хуторов. Видимо были оповещены. Выбирали, как товар. Мы страшно завидовали, когда упитанный, принаряженный хозяин сажал семью в телегу. К вечеру мы с мамой остались одни. Никому мы маленькие и немощные не приглянулись.
И вот в конце платформы появляется мужичок, в обтрепанной одежде, очень худой, какой-то всклоченный, хотя и нестарый. Ни у него, ни у нас не было выбора, и мы, забравшись в возок, поехали на дальний хутор. Хозяйка отвела в не жарко натопленную баню, дала немного поесть и уложила спать в доме.
В большой печали мы наблюдали, как хозяйка запирает всю еду в кладовку, а ключ прячет в карман. Наутро она дала по кружке свежего молока, а потом несколько дней подряд –каждый час –выносила то хлеба с маслицем, то по яичку, то по кусочку копченки. В обед – мисочку «варева». Мы быстро поправились, окрепли и начали работать. К тяжелому труду детей не принуждали. «По силе, по силе», – твердила Хозяйка.
Пол в доме был земляной, все, что на него попадало, не подметали, а просто утаптывали. Стоял тяжелый запах, но к нему быстро привыкли. Мух было множество, к вечеру мы отворяли окна и полотенцами выгоняли их на закатное солнышко. Зато каждое утро наша Хозяйка начинала с того, что подметала все дорожки во дворе и посыпала свежим песком. В палисаднике цвели флоксы и георгины…
Изредка на границе полей, где мама работала, встречались те, кому мы прежде завидовали, кто попал к богатым и красивым хозяевам. Они говорили, что голодают. Пытаясь насытиться, тайком едят «мешанку» для свиней. А у нас на обед всегда варили и картошку, и кашу, заправляли сметаной или маслом, и обедали мы за одним столом с Хозяином и Хозяйкой…
После войны Елена Андреевна с подросшими братьями и мамой поселились в Ленинграде. Как сложилась жизнь их спасителей? Стали они жертвами послевоенных репрессий или избежали Сибири? Встречались они после войны или писали письма? Нашла ли способ семья Елены Андреевны отблагодарить своих неказистых хозяев, которые дали им приют и еду взамен на небольшой труд? Как их звали, наконец? Где этот хутор? Были ли у них дети? Как понимали друг друга поначалу? Ходили в церковь? Праздновали, встречались по-соседски? Сколько было земли, коров, лошадей? Были еще работники? Сколько лет, зим, весен прожили они на хуторе? Какую работу поручали детям?
Подъезжая к Даугавпилсу, я засобиралась, но питерский адрес записала. Елена Андреевна сказала: «Недалеко от Даугавпилса будет станция, куда нас привезли в начале октября 1941 года. Поезд там не останавливается. Я часто езжу к сыну, он служит в Калининграде, и всегда стою у окна, чтобы её не пропустить».
Названия станции не прозвучало…
Дома я записала (тогда ещё на бумаге) рассказ случайной попутчицы Елены Андреевны Коноваловой и написала письмо с вопросами в Питер, но ответа не получила...
